Это именно тот случай, когда о книге невозможно молчать. Когда даже эмоционального сухаря пронимает настолько, что об этом хочется говорить/писать тогда, когда книга не прочитана и до середины (вообще, я такое не поощряю). Абсолютно непонятно, почему в различных списках литературы военной тематики не преподносится эта книга (да и другие работы автора), ведь это совершенно фундаментально, и труд Ярова, я считаю, незаслуженно находится в тени и безвестности от своих читателей.
Сергей Яров – российский историк, профессор Европейского университета Санкт-Петербурга, специализирующийся на изучении истории XX века, в частности – блокады Ленинграда. В его послужном списке больше 15 работ по части исторической психологии (вы знали, что так называется одна из сфер научных интересов?) и изучении этических норм в военное время.
«Блокадная этика» - это то, что холодной водой из ушат проливается с первой страницы и не отпускает при чтении следующей. Эту книгу я находила при составлении тематической подборки, но подумав о слишком сухом слоге (да и не слишком известном авторе)– отложила его до поры до времени. И знаете – это была моя ошибка. Да, это не художественное произведение, призванное на сопереживание главным персонажам. Это исследование по сотням, тысячам дневников блокадников, фронтовых писем и восстановление картины без героических прикрас. Это именно то, что человек хочет найти, желая узнать, как жили люди в большом городе при наступлении войны. Как менялся их внешний и внутренний, моральный, нравственный облик, что происходило практически незамедлительно.
А что вы знаете о блокадниках? О людях, которые остались в Ленинграде под обстрелом без возможности уехать в безопасность? Продовольственные карточки? Голодное время? В моем сознании вспыхивают какие-то отрывки о хлебе размером со спичечный коробок и о матерях, которые отказывались от своих мизерных порций из-за осунувшихся детей. И ещё о ремнях из кожи, служивших основой для «супа». Возможно, приходят на ум семьи, которые берут соседских беспризорных детей и делят между всеми равные доли пайка, т.к. без помощи те не выживут. Такие пафосные сюжеты страниц дневников – поощрялись и публиковались, нещадно принимая в себя редакторские правки. До 1970-80тых годах во всех найденных записях можно увидеть перечеркнутые редактурой строчки и то, что было на самом деле. Ох, это безмерная исследовательская ниша!
Голод людей начался не сразу. Когда, например, в октябре один из ресторанов вывесил табличку о продаже конины, прохожие недовольно морщились. Но затем из магазинов исчезали мясо, а крупы начали выдавать малыми порциями. От наступившего голода люди варили различные суррогаты, много употребляли воды с солью, отчего тело вспухало; становилось тяжело ходить, говорить, начинала проявляться апатия к жизни, вялость. Даже молодые люди ходили с костылями, выпадали зубы, морщины на лице 16летних девушек были отнюдь не редкостью.
«Блокада физически уродовала людей, и это очень заметно, когда сравниваешь довоенные и послевоенные фотографии. Это не то похудание, следы которого быстро исчезают после улучшения питания. У многих лиц – деформированные черты, смещенные пропорции, перекошенные мышцы.»
Люди озлоблялись на тех, кто был, по их мнению, «розовощек и свеж». В бане доносились женщинам недистрофичного (дистрофиками была большая половина населения) вида оскорбления и ругательства, обвинения в интимных связях с чиновниками, милиционерами или спекулянтами.
Голод подстегивал людей к самому немыслимому, от варки лошадиного копыта, приготовления кошек, до…
«Продолжением этой записи является рассказ о каннибализме: «Только что с помощью милиционера арестовал на Невском человека, везшего распиленный труп и публично признавшегося, что на студень».
Голодали, однако, не все: самыми «хлебными» местами считались школы, детские сады, ясли.
«План был такой. Мама, например, устроится, может быть, работать в детдом».
Неуловимо менялась не только внешность, но и нравственность: кража «талонных» карточек, грабеж и мародерство. Смертей было настолько много, что они укомплектовывались рядами у стен домов, так как везти на кладбище и хоронить не было ни сил, ни лишних «талонов». Ещё с утра лежащие/окоченевшие стоящие трупы были в верхней одежде, к вечеру – без головных уборов/ботинок/пальто/юбок. При случайных обмороках на улицах – прохожие не гнушались поискать ценное во внутренних карманах курток.
«Однажды я заняла очередь за хлебом, его долго не везли и я ходила домой греться. Возле тропинки лежала мертвая женщина, вначале она была полностью одета – теплый платок, пальто, валенки, но по мере моего хождения туда и обратно её постепенно раздевали.»
Если сначала семьи при каждом взрыве спасались в бомбоубежищах, то в дальнейшем родители даже не будили детей в комнатах. Пропадала ответственность за младших, исчезала инстинктивная потребность в защите себя и своих потомков. Социальный и духовный распад не мог не затронуть и речь блокадников.
«Эта кротость была началом смерти. Как раз в этом состоянии человек начинал говорить с употреблением «ика» и «ца»: кусочек хлебца, корочка, водичка.»
Я могу долго ещё продолжать, ибо впечатления остались сильные. К каждой строчке/абзацу есть сноски к дневникам и письмам, хранящимся в архивах. Сергей Яров, к сожалению, в 2015 году (в возрасте 56 лет) скончался, но оставил нам кладезь исторических исследований. Люди (такие как я), лишь поверхностно знающие о блокадном времени, найдут для себя информацию, которая поглотит их целиком.
Абсолютно не думала, что меня сумеет заинтересовать нехудожественное произведение о войне. Но это изумительно.
10 из 10.
(