Владимир Иванович Вернадский однажды написал в своем дневнике интересную и важную мысль: «Любовь к человеку – маленький идеал, когда живёшь в космосе». Эти слова, и развил Иван Антонович Ефремов, ему удалось найти идеал более высокий, чем гуманизм.
В романе «Лезвие бритвы» Ефремов как раз и предлагает такой идеал, им, на его взгляд, является красота. Красота как целесообразность или как мера, доведенная до совершенства. В романе он даёт красоте уникальное определение:
«Красота – это правильная линия в единстве и борьбе противоположностей, та самая середина между двумя сторонами всякого явления, всякой вещи, которую видели ещё древние греки и назвали аристон — наилучшим, считая синонимом этого слова меру, точнее – чувство меры. Я представляю себе эту меру чем-то крайне тонким – лезвием бритвы, потому что найти её, осуществить, соблюсти нередко так же трудно, как пройти по лезвию бритвы, почти не видимому из-за чрезвычайной остроты».
Ефремов подчёркивает, что человечество пока не осознаёт этого идеала, оставаясь приверженным гуманизму, хотя красота в его взгляде является принципиально более точным ориентиром.
Второй ключевой идеей Ефремова стало осознание изначальной дисгармонии нашего мира, нарушения меры, или симметрии, что порождает бесконечные страдания. В романе «Час Быка» он называет это явление инферно, а в «Лезвии бритвы» описывает его как порочную основу эволюции.
«Получить лучшее, создать совершенство природа может лишь через бой, убийство, смерть детей и слабых, то есть через страдание, – наращивая его по мере усложнения и усовершенствования живых существ. Это первичный, изначальный принцип всей природной исторической эволюции, и он изначально порочен. Поэтому понятие о первородном грехе, издревле обрушенное на женщину, должно быть перенесено на неладную конструкцию мира и жизни, и, если бы был создатель всего сущего, тогда это – его грех. Ибо мыслящему существу нельзя было не подумать об облегчении страдания, а не увеличении его, какая бы цель ни ставилась, потому что все цели – ничто перед миллиардом лет страданья».
Ефремов предлагает перенести концепцию первородного греха с человека, точнее, с женщины, на саму природу мироздания, ещё не осмысленную до конца.
И отсюда вытекает ещё один чрезвычайно важный вопрос, вопрос о том, что если существует Творец этого мира, то он законченный подонок, и с властью этого поддонка нужно бороться. То есть, творческое наследие И. Ефремова, как и его учеников – братьев Стругацких, кстати, богоборческое, и в этом плане близко к гностицизму. Впрочем, братья Стругацкие, в «Перестройку», успели признаться, что из всех мировоззрений, выработанных человечеством, им ближе всего гностицизм. И даже успели издать большую и откровенно гностическую повесть «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя», она стала последним их совместным произведением.
Книги Ивана Антоновича, по всей вероятности, в полной мере будут оценены только будущими поколениями. Именно они, возможно, ответили на вопрос, что или кто изначально извратил эволюцию и породил тот дисбаланс, который лежит в основе нашего мира.
Роман «Лезвие бритвы» рекомендую всем, кто интересуется глубокими философскими и моральными вопросами. Это произведение ещё не раз откроет новые границы для своих читателей – возможно, столь же удивительные, как роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».
