Повороты и повороты художественной литературы Яна Макьюэна основаны на умении создавать устойчивые иллюзии. Когда он пишет «стакан пива», мы не просто его видим; мы готовы пить из него опосредованно. Несчастный случай с воздушным шаром (образно полученный из видеозаписи реального инцидента), открывающий «Непреходящую любовь», является впечатляющим примером, но способность сделать изобретенное реальным оживляет каждую страницу его работы.
Психологическая острота романов всегда проистекает из их верности четко очерченной реальности. Излишне говорить, что чем более тревожным или искаженным эта реальность (наиболее очевидно в ранних рассказах и романах), тем точнее Макьюэн настраивает на нее своих читателей. Таким образом, ясность изложения усиливает моральную двусмысленность и сомнения, а не устраняет их. Вот почему темы романов (за исключением приятно забываемого Амстердама) задерживаются и резонируют за пределами безупречной аккуратности их аранжировки. Другими словами, Макьюэн - полностью традиционный оригинал.
Сначала «Искупление» не похоже на книгу Макьюэна. Отверстие почти извращенно неприхотливое. Вместо ожидаемой резкости фокуса первые 70 страниц или около того представляют собой длинную сводку меняющихся впечатлений. Стремится к кинематографической ясности и концентрации диалога и действия, но такие интермедии растворяются на наших глазах и на глазах участников.
В отличие от, скажем, Мартина Эмиса или Салмана Рушди, МакЭван скорее невидимый, чем яркий стилист. Тем не менее, бледные уточнения и одноразовые наречия («слегка покачивающийся» слой воды, «застенчиво опущенная» головка крапивы) стали неожиданностью. Язык, на котором описана сцена - собрание семьи Таллис в их загородном доме в душный день 1935 года, - также служит размывкой, частично скрывающей ее.
Различные персонажи приходят и уходят, но на данный момент роман, похоже, наполнен в основном его литературными влияниями. Главный из них - Вирджиния Вульф. Техника - это не столько поток сознания, сколько «медленное дрейф ассоциаций», «парящая неподвижность, когда кажется, что ничего особенного не происходит». Позднее книга содержит критику собственных ранних страниц - или, по крайней мере, черновика, из которого они взяты - в виде письма от Сирила Коннолли, редактора Horizon, который сообщает, что «такое сочинение может стать драгоценным, когда нет чувство поступательного движения ». Необходимая движущая сила обеспечивается неожиданным вторжением, так сказать, двух других романистов межвоенных лет.
Сесилия, старшая дочь в семье, в доме которой мы воображаемо поселились, была в Кембридже с Робби, сыном уборщицы семьи Таллисов, образование которой финансировал отец Сесилии. В этот знойный день они осознают какое-то течение - враждебность? непримиримое влечение? - проходя между ними. Робби пытается сформулировать это в письме, внизу которого он пишет голую правду: «Во сне я целую твою пизду». Он отбрасывает этот черновик и намеревается послать еще один, опровергнуть один, но, в соответствии с анализом таких опечаток Фрейдом, случайно отправляет шокирующее письмо Сесилии через свою сестру-подростка Бриони, которая его открывает и читает.
Последствия такой ошибки посредника в неравной мере освобождают и изобличают. То, что Лоуренс назвал «маленьким грязным секретом» секса, омрачает мир Таллисов или, как настаивал Лоуренс, показывает, насколько запятнан этот мир на самом деле. Это как если бы Меллорс из «Любовника леди Чаттерлей» вторгся в изящно оформленный мир миссис Дэллоуэй. Или как если бы содержание рассказов Макьюэна было явно намазано на стенах Брайдсхеда.
Вскоре следует еще один кризис, импортированный из Индии EM Forster. Юная двоюродная сестра Сесилии, Лола, подвергается сексуальному насилию на территории дома. Лола не знает, кем, но Бриони - начинающая писательница - усугубляет свое более раннее нарушение, убеждая ее и всех остальных (кроме Сесилии), что Робби является виновником. В отличие от инцидента в пещерах Марабар, этот не заканчивается опровержением и осуждением пролетарского нарушителя Робби.
Во второй части романа пастельная дымка первой части сменяется резким графическим описанием более позднего опыта Робби во время британского разгрома при Дюнкерке. Макьюэн здесь более явно использует свои сильные стороны. Писатель с большим почетом использует свое исследование в эффективной, но уже знакомой схеме повествовательных маневров. Отраженный изможденным, раненым взглядом Робби на создаваемую историю, отступление разворачивается в серии ярко осознанных деталей и встреч. В жестоком контексте битвы очевидно беспричинное преступление Бриони становится почти незначительным. «Но в чем была вина в эти дни? Это было дешево. Все были виноваты, и никто не был».
Аналогичным образом, частичная демократизация Британии, которая является результатом социальных потрясений войны, предвосхищена тем, что Сесилия отвернулась от своей семьи и всего остального.
